Но… результат был шокирующим.
Всем известно, что этим великанам с их внешностью всегда удается хорошо устроиться. Женщины по ним сохнут. А большинство мужчин испытывают зависть.
Второй вид великанов, однако, совершенно иной. Их не так легко заметить, как первых. Внешне они кажутся совершенно нормальными, даже обычными. Однако в них есть нечто такое, чего не увидишь невооруженным глазом. Речь идет о духовных великанах. Они тоже прикладывают огромный труд. Гигантский, непосильный, по 24 часа в сутки.
Об одном из таких невысоких ростом великанов попробую сейчас рассказать вам. Его имя – схимонах Антоний. До того как он стал монахом, его мирское имя было Тодор Джамбазов. Родился 25 февраля 1974 года в городе Царево. Был студентом богословского факультета с 1992 по 1997 год, дневное отделение. За год до окончания университета принял монашеский постриг в Поморийском монастыре. Скончался 3 марта 2000 года в афонском монастыре Зограф.
Наши даты рождения почти рядом. У нас были общие устремления, и мы проучились в одной группе пять лет. Поэтому я его и знаю.
Прежде чем начать воспоминания, хочу, однако, сделать уточнение, что я не тот правильный человек, которому следовало бы писать и говорить о нем, ведь я знал его, только когда он был студентом. А он за последние три года своей жизни, которые мне неизвестны, превратился в духовного великана. Тем не менее дерзаю поделиться тем, что знаю о нем, ради тех просьб, которые получил после выхода моего романа «30 фунтов», который посвятил ему, а также после просьб, полученных мною по выходе статьи «Причина – следствие», № 36 от 4 сентября 2014 г., где я назвал его «новейшим болгарским святым».
Мне немного тяжело оттого, что не кто иной, как я, посредственный и недостаточно знакомый с жизнью этого духовного исполина человек, буду писать о нем. По мне, это подобало бы сделать братиям Зографского монастыря, где отец Антоний подвизался в последние годы жизни. Однако верю, что это тоже когда-нибудь случится…
Несколько дней тому назад мы встретились с одним приятелем. Перекусили и поговорили.
– Тебе надо бы задуматься о своей будущей пенсии, – сказал он мне спустя какое-то время, – ведь тебе уже за 40, а за плечами нет ничего.
В его словах была логика.
– Явно, что в Болгарии ты не получишь ничего, а в Англии работаешь за ничтожные гроши, – продолжил он, – и когда-нибудь, когда состаришься, тебе не на что будет жить. Тебе надо найти более денежную работу. Развиться.
Приятель мой был совершенно прав. Да, это так: человек должен планировать свое будущее, думать о нем и о старости. Развиваться. Созидать свое будущее спокойствие.
Мы разошлись. Оставшись один, я задумался над его словами. Думал о своей будущей пенсии и в то же время – о жизни отца Антония, о котором собирался писать. «Что сказал бы отец Антоний на моем месте? Как бы поступил он?» – несмело спрашивал я себя.
Конечно, отец Антоний горел любовью к Богу, и его гипотетический ответ был само собой разумеющимся. Он никогда бы не интересовался подобными вещами. Стихии мира сего никогда его не волновали.
Когда в начале 1990-х годов заговорили о том, что скоро откроют границы и можно будет свободно поехать на Запад, я, помню, спросил его, думает ли он уехать куда-нибудь, например в Англию, Францию, Германию, Испанию. А он, не задумываясь, ответил, что Запад его не привлекает.
– Сердце тянет меня на Восток, – сказал он мне, – где еще есть духовные старцы, потому что там я мог бы получить пользу для души. А на Западе я не найду ничего.
Под Востоком он явно подразумевал Россию и Украину – две самые крупные православные страны в мире. Вы представляете себе? Это говорил парень, которому было 20 лет. Скоро богатые западные страны станут доступными. А он думал о том, чтобы, если будет такая возможность, поехать на Восток…
Он был невысоким. Худым. Легким на подъем. Улыбающимся. Благостным. Вежливым. И глубоко смиренным. Всегда был одет в черное, что-нибудь явно дешевое и простое. Всегда носил большой ранец. Или, сказать точнее, – огромный ранец, полный книг. Однажды я поднял его и еле удержал, такой он был тяжелый. Я спросил, зачем он каждый день таскает книги, которые невозможно прочитать. А он ответил, что читает их понемножку, но и борется таким образом с пламенем страстей. И действительно, если задуматься: когда кто-нибудь постоянно таскает на спине большой 20-килограммовый мешок, то у него едва ли возникнут похотливые мысли.
Помню один интересный случай времен нашей учебы. У нас был семинар по апологетике. В аудитории было человек 25. Один наш сокурсник, явно попавший на богословский факультет по ошибке, встал и начал аргументированно защищать тезис о переселении душ. Он приводил примеры из Ветхого и Нового Завета и яростно спорил с ассистентом. Мы все с любопытством наблюдали за этой неожиданной ситуацией. Наконец ассистент не выдержал и сказал:
– Коллеги, я говорил до сих пор, а теперь ваша очередь.
Мы откликнулись, словно в неубранном винограднике, как говорится в притче. Пытались что-то сказать, но однокурсник, веривший в переселение душ, перекрикивал нас, и поскольку он подготовился заранее, то не давал нам себя переспорить. Задание свое мы провалили, но это не имело значения. Важнее было то, что, к нашему сожалению, мы не смогли защитить православную веру. Еще немного, и он вышел бы победителем.
Тогда отец Антоний (использую тут его духовное имя номинально, поскольку он звался тогда Тодором и еще не был монахом) поднялся откуда-то из последних рядов и воскликнул:
– А ну-ка ответь мне!
Все притихли, а отец Антоний громко сказал:
– Ты веришь в Святую Троицу?
Тот продолжал нести околесицу, например, что животные, которых мы сейчас видим вокруг себя, были когда-то людьми и что поэтому их нельзя есть; что растения были до этого животными, что есть даже люди, переродившиеся в камни, и т.д. Он гнул свое, а отец Антоний не переставал спрашивать, верит ли он в Святую Троицу. И поскольку тот явно не верил, то отец Антоний сказал:
– Вы видите, он не отвечает на вопрос. Значит, он не верит в Бога. А взялся учить нас чему-то чуждому Божию Слову.
Во время нашего обучения на богословском факультете каждое утро и каждый вечер шли богослужения. Поскольку я был ленивым, да и сейчас еще я всё такой же, то почти никогда не ходил на утреннюю службу. Из 500 студентов, бывших в то время, на службу, по сути, приходило самое большее человек 30. Разумеется, отец Антоний всегда был там. Однажды, я помню это как вчера (потому что очень редко приходил на эти службы и хорошо помню свои посещения), он стоял впереди. Я пришел с небольшим опозданием и встал позади. Как только встал, он тут же оборачивается. Увидел меня и, слегка поклонившись мне, бесшумно похлопал в ладоши, показывая этим, что одобряет мой приход.
В другой раз спросил меня, есть ли у меня планы на предстоящую ночь. Я удивился. А он ответил:
– Если можешь, пойдем со мной. Мы собираемся с коллегами на бдение.
Конечно, я не мог представить себе, что буду бодрствовать всю ночь, и отказался.
У отца Антония было много положительных черт и даже талантов. Кроме смирения, кротости, вежливости, доброты и пламенной веры, у него была также великая жажда учиться. Читал беспрестанно и глубоко знал богословие. Не было такого человека, который, спросив его о чем-нибудь, не получил бы исчерпывающего ответа.
Как-то, помню, он стал усиленно учить греческий, потом учил английский, а затем – немецкий. Учил он языки очень интересным способом. Покупал маленькие словарики, в мягкой обложке, и читал их подряд. Прочтет иностранное слово, а потом – болгарское и так прочитывал весь словарь по нескольку раз. Потом покупал книгу на соответствующем языке и без запинки читал ее.
Однажды, видя, что он читает английскую книгу «Эволюция или творение?», я взял ее у него из рук и спросил, что означают там несколько конкретных фраз. Я нарочно выбрал самые длинные и трудные. Хотел проверить его. А он ответил, даже глазом не моргнув. Я был потрясен.
– Что тебе больше всего дается? – спросил я его.
Он ответил, что языки.
– А что ты больше всего любишь делать? – спросил я тогда.
Он ответил, что больше всего любит читать святых отцов. Ранец его был набит книгами православных святых отцов.
Что касается эволюции, то помню, как профессор Ветхого Завета объяснял нам на лекции, что эволюция не противоречит Священному Писанию и что святитель Василий Великий имел в виду именно миллионы лет, когда писал свой известный труд «Шестоднев». Я был озадачен. Спросил мнение отца Антония. А он ответил, что у профессора отсутствует вера.
В другой раз, опять по Ветхому Завету, нам объясняли, что Чермное море разделилось надвое во времена Моисея, потому что подули сильные восточные ветры. На эти объяснения отец Антоний сказал:
– Нет у преподавателей веры.
А когда снова объясняли, говоря о великой битве Иисуса Навина, что солнце никогда не может остановиться, потому что таковы физические законы, отец Антоний сказал, что Бог сильнее законов, и тогда он один противопоставил себя профессору открыто, твердо, сказав, что действительно солнце немного остановилось в тот неповторимый день.
– Нет, коллега. Здесь нет чуда, – настаивал профессор.
– Есть! – не отступал отец Антоний, а все студенты молчали.
В пост, особенно в Великий пост, большинство студентов сетовало на то, что им нечем питаться. В известной степени это так и было: в студенческой столовой не готовили постного, блюда были на сливочном масле вместо растительного и т.д. Единственным, кто не жаловался, был отец Антоний.
– А что ты ешь в пост? – спросил я его однажды.
– Иди-ка посмотри! – ответил он и открыл свой большой ранец. В нем между книг лежало полбуханки хлеба.
– Но как же так… Ты что, ешь один хлеб? – удивился я. – Нельзя же сидеть на одном хлебе!
– Только хлеб и ем, – ответил он, – ну и пью немного воды еще.
Мы были молоды. Кровь кипела. И, несмотря на веру, еле сдерживали свои порывы. Что нормально для этого возраста. По этому поводу я спросил его однажды, как он борется с инстинктом.
– Когда придут подобные желания, хорошо будет, чтобы человек поднял какую-нибудь штангу, если она есть под рукой, – ответил он. – Если же нет штанги, хорошо будет носить на себе что-нибудь тяжелое.
И действительно, его ранец был невообразимо тяжелым, как я упомянул выше.
Однажды, когда мы изучали христологические ереси времен Вселенских Соборов, среди наших студентов возник следующий спор. Одни утверждали, что так как Христос имел человеческую природу, то Он не мог сойти с Креста, даже если бы захотел. Это, между прочим, сказано было и со стороны евреев, говоривших Ему: «Если Ты Сын Божий, сойди с Креста, и мы Тебе поверим». Отец Антоний сказал тогда:
– Он мог сойти с Креста!
Ответ его был короток, но ясен.
В период нашего обучения в Церкви начался раскол. Немалая часть наших студентов поддалась политическим веяниям и встала на сторону раскольников. Некоторые даже набрасывались на отца Антония, не принявшего эту сторону. Помню, однажды я провоцировал его так:
– Ну хорошо, все мы знаем, что патриарх (Максим) был выбран с помощью политических властей того времени. Почему ты не признаешься, что это так?
А он ответил:
– Независимо от этого он каноничный патриарх.
Снова коротко и ясно.
История впоследствии показала, что отец Антоний был на верной стороне.
На переменах отец Антоний всегда оставался в аудитории. Никогда не выходил послоняться по коридорам. Садился сзади за какую-нибудь парту и погружался в свои книги.
Однажды мы говорили о своем будущем. Я спросил его, есть ли у него какие-нибудь планы.
– У меня проблемы с сердцем, – сказал он мне тогда, – для меня эта жизнь здесь, на земле, не будет долгой.
Он как будто знал свою судьбу.
И вот в один из осенних дней, точнее – в один октябрьский день 1996 года, Тошко (так мы его звали тогда) появился на лекциях с бородой и в рясе. Я инстинктивно наклонился, чтобы поцеловать ему руку. И тогда случилось нечто, чего я не мог предвидеть. Когда я целовал ему правую руку, он тоже наклонился и быстро поцеловал мою. Раньше такого еще не случалось со мной. Да и до сих пор еще не случалось, чтобы духовное лицо поцеловало мне руку.
Ребята смутились. Они не знали, как обращаться к нему.
– Какое имя тебе дали? – спросил я.
– Антоний, – ответил он, – в честь святого Антония Великого.
– О, это прекрасно, – ответил я.
– Да, но это меня напрягает.
– А почему?
– Очень велико это имя.
Дни шли. Мы также ходили на лекции, семинары… но только Тошко уже стал монахом.
Я внимательно наблюдал за тем, как он держался с людьми. Я любопытствовал, особенно когда кто-нибудь целовал ему руку. И действительно, он не делал исключений. Каждый раз, когда это случалось, он, в свою очередь, тоже целовал руку человеку, стоявшему перед ним.
Раз он показал мне одну видеокассету.
– Это очень ценный документальный фильм, – сказал он. – Говорится об одной даме, бывшем экстрасенсе, которая поняла, кто является источником энергии, с помощью которой она пыталась лечить. Название фильма – «Я была экстрасенсом». Очень полезный фильм. Если хочешь, можем его посмотреть.
Собралось нас 10 человек, и мы посмотрели его. Так и напрашивался вопрос об одержимости данной женщины. Между прочим, эта запись сегодня есть в интернете, и каждый может ее посмотреть, если хочет. Важно в этом случае то, что отец Антоний ревностно распространял эту кассету, стараясь помочь людям, которые были сильно сбиты с толку в то время.
Он был также великим радетелем чистоты жизни. Была в то время одна книжка – «Мы хотим только твою душу». В ней автор на конкретных примерах объяснял, в чем вред от слушания рок-музыки. Как тексты песен, в большинстве своем призывающие к разрушению, агрессии, непокорности и разврату, подсознательно впитываются теми, кто их слушает, и это очень опасно для души. Таким же было и его отношение к популярной в то время этно-поп-музыке, которая тогда была, да и сейчас остается, источником преимущественно сладострастия и похоти.
Отец Антоний был также против добрачных отношений. Были тогда среди нас парни и девушки, которые вроде бы с хорошими намерениями отдавались друг другу, поскольку собирались потом пожениться. Но даже на них он не смотрел благосклонно. Некоторые из студентов спорили с ним по этому вопросу, говоря, что он отсталый. А он кротко отвечал, что Божий закон есть закон, потому что не меняется, и что каждый сам выбирает, как ему поступать.
Однажды, плененный духом времени, я спросил его, что бы он купил себе, если бы выиграл в лотерею, например, миллион. Он сразу же сказал, что не хочет выигрывать денег. Я, однако, настоял и конкретно хотел узнать, на что бы он потратил эти деньги, если, к примеру, его заставят это сделать, но только на себя. Ввел его в затруднение этим вопросом. После недолгого колебания он ответил, что купил бы себе все творения святых отцов в оригинале. Они имелись на греческом языке, их было тысячи томов, и стоили они целое состояние.
В другой раз, вспоминаю, вижу: он такой неспокойный, тревожный. Спрашиваю, что с ним, и слышу в ответ:
– Я жажду общения со Христом. Испытываю голод по Нему. Я хочу причаститься.
Однажды мы были с ним одни в аудитории, ждали, когда придет преподаватель и начнутся лекции. И тогда произошло нечто интересное. Я спросил его, как изменилась его жизнь с тех пор, как он стал монахом. И он стал делиться со мной:
– Игумен того монастыря, где меня постригли, говорит мне вещи, которые неправильны. И я… немного напрягаюсь.
– Что ты имеешь в виду? – спросил я.
– Да он советует мне странные вещи. Например, что я должен быть внимателен к тому, как поступаю с людьми, что им говорю. Чтобы я остерегался людей. Чтобы смотрел, как бы кто-нибудь не обманул меня, и так далее…
– Но ведь это правильно. Ты должен оказывать послушание, – легко укорил я его.
– Ну как же это будет правильно, – ответил он, – в Евангелии ведь не написано, чтобы мы думали о себе и смотрели за тем, как бы нас не обманули, но чтобы жертвовали собой за Бога и ближнего
– И как же ты сейчас будешь поступать?
– Буду делать так, как по Евангелию, конечно.
Летом 1997 года я поехал с одним своим приятелем в Царево на море. Нельзя было не воспользоваться случаем и не поискать отца Антония. Разместились мы на квартире, искупались в море, а вечером пошли навестить его в его родном доме. Дом был большим. Солидным. Трехэтажным. Мама его пригласила нас войти, и мы поднялись на последний этаж. Я застал его сидящим на кровати и читающим книгу.
– Как дела, отче? – спросил я его.
– Ну ты же видишь, – ответил он, – бездействую. Ничего существенного не делаю. Целый день читаю святых отцов.
Тогда шел Успенский пост, и отец Антоний предложил нам орешки. Немного спустя зашла мать и стала говорить нам:
– Почти ничего не ест… Скажи ему что-нибудь, ты же его друг… Нельзя так… Человек не может быть здоровым, если питается одними орешками и хлебом. Говорит мне, что сейчас пост, но… нельзя же так уж прямо… Хоть чуточку сыра съел бы.
Я не знал, что сказать. К моему облегчению, однако, в эту минуту дверь открылась, и в комнату неуверенно шагнул маленький мальчик. Было ему, самое большее, годика три. Мама отца Антония подтолкнула его к нему и сказала:
– Иди… иди к нему, миленький. Это твой дядя. Да… не бойся… Иди, иди к дяде.
Я думал, что отец Антоний наклонится, обнимет его. Но он только погладил его по голове и тихо сказал:
– Люди странные. Они не понимают, что у меня уже нет семьи. Какой тебе дядя… У монаха нет семьи.
Потом его мама вышла, и мы поговорили. Я понял, что он отписал свою часть дома сестре. А все личные вещи раздал бедным. Что приехал, чтобы попрощаться с матерью, и скоро покинет дом навсегда.
– Ну, хорошенькое дело! – не согласился я с ним. – Надо было оставить себе хоть что-нибудь.
– Ничего мне не нужно, – сказал он. – Но ты глянь, что тут вышло. Когда здесь, в Царево, один мой приятель узнал, что я стал монахом, он подарил мне дорогие часы. Я решил оставить их себе – на память. Но однажды заметил, что посматриваю на эти часы не только, чтобы увидеть, сколько времени, но и потому, что они мне нравятся.
– И что же в этом плохого?
– Ну как что? Сердце монаха должно быть чистым. В нем не должно быть никакой привязанности.
– И что же ты сделал? – спросил я.
– Подарил их одному бедному человеку. И… как камень с души свалился.
Это был последний раз, когда я видел отца Антония.
Прошло три года.
Отлично помню день, час и момент, когда мне сообщили о его смерти. Человека, сказавшего мне об этом, звали Младен, и он был учащимся параллельного нам курса в Софийской семинарии. Я остолбенел. Я не мог поверить. Ноги мои подкосились. Мне стало невыносимо тяжело.
Я стал расспрашивать, что и как случилось, но информация, которую получал, была ничтожной. Понял только, что отец Антоний скончался в Зографском монастыре и что перед кончиной он был счастлив. Он знал о своей смерти. Ждал ее и не ужасался.
Я понял также, что после этого печального события его мать пережила катарсис. Она оставила всё и стала монахиней, приняв имя Антонии, в память и честь своего сына, а через год после этого тоже скончалась. Наверно, истаяла от мук.
Много раз за эти годы я думал, почему мы любим людей, подобных отцу Антонию. Ответ, мне кажется, таков: мы, верующие, любим подобных ему людей потому, что узнаём в них Христа. Мало сегодня примеров, которым мы можем следовать. Тех, кто так сильно жаждет Бога, сегодня единицы.
К моей великой радости, недавно появился фильм о нем. Над его созданием и распространением потрудилось немало людей. Упомяну только Анжелу Арсову, Петра Арловски, Стояна Тодорова и, конечно же, участников фильма, которые, в известной степени к нашему стыду, являются русскими, а не болгарами. Жажду, молюсь и продолжаю глубоко верить, что однажды зографские братия посодействуют и созданию настоящего полнометражного документального фильма, который, дай Боже, был бы показан и по телевизору.
О названном фильме я хочу сказать только вот что: на отца Антония при жизни каждый день нападали бесы – один из самых верных признаков того, что жизнь его была благочестивой. Упомяну здесь только двух дивных святых: преподобного Иоанна Рыльского и преподобного Серафима Саровского. Первого бес столкнул со скалы, на которой он молился, а второму демон нанес глубокую рану на спине, которая не зажила у него до конца жизни.
Русские называют отца Антония святым Антонием Афонским, Новым.
А мы – если хотим, конечно, – можем склонить голову перед этим невысокого роста великаном и воскликнуть: молись о нас, отче Антоние, молись о Болгарии, о всех православных христианах и о всех людях, страдающих на этой земле.
Комментариев нет:
Отправить комментарий