Кубики, в которые складывается жизнь
– Владыка, Вы известны как видный богослов, выдающийся иерарх, проповедник, писатель, поэт. Предполагал ли юный Ристо Радович, родившийся в день Рождества Христова, 7 января, что именно таким будет его жизненный путь?
– Правду сказать, не предполагал, даже в голову не могло прийти. Но вот, человек предполагает, а Бог располагает.
Так проходит человеческая жизнь, и когда мы оглядываемся назад, видим, как будто кубики ложатся в мозаику, и пока их складываешь, то не всегда достаточно хорошо понимаешь, что из всего этого получится, какой лик здесь откроется.
Только в конце появляются формы и картины, и ты понимаешь, что все шло и идет по определенному порядку – вообще человеческая жизнь и жизнь каждого из нас. Видишь, что за всем этим стоит какая-то великая тайна. Но от нас зависит, как мы употребим данный Богом талант, закопаем ли его или умножим, какой плод принесет наша жизнь.
– В семье ваших родителей было девять детей, какие отношения были между собой, с родителями, были ли у родителей любимцы?
– Нет, тут было беспрекословное равенство. Когда кто-то получал привилегию? Если кто-то из детей был слабым или болезненным, тогда мама говорила: «Это оставьте ему!» А мы все, особенно в то военное время, ели из одного котла, и если кому-то из нас, более застенчивому и слабому, не доставалось, она замечала, подталкивала его ближе, а остальным говорила: «Подождите, это для него, это его!»
Без всякой школы ей было свойственно педагогическое чутье, она умела, с одной стороны, держать детей в равенстве, а с другой – уметь мягко и ненавязчиво позаботиться о том, кому была нужна поддержка, помощь. И не только это, она никогда не защищала провинившегося ребенка только потому, что это ее ребенок.
Помню, например, один случай, который должен рассказать. Как-то мы, дети, были на горе Вучье, и девочки с нами, одна из них – дочка какого-то Даниловича. И что-то мы повздорили, я взял камешек, да что там камешек – камень, и бросил в нее так, что брызнула кровь. Ведая, что меня ждет, спрятался в доме под кроватью.
Когда мама узнала об этом, схватила прут, вытащила меня из-под кровати и так меня отхлестала, что не забуду, пока жив. Это было очень справедливо с ее стороны – забота о другом ребенке, другой матери, едва ли не большая, чем о своем, без всякого материнского эгоизма, который, к сожалению, сейчас преобладает, особенно в семьях, где один или двое детей. В нашей семье тогда этого не было, каждый получал по заслугам!
– Вы в пятнадцать лет покинули родительский дом, поступили в семинарию в Белграде в те времена, когда учиться в духовной школе было непопулярно. Как Вы и Ваши родители переживали разлуку?
– Должен признаться, что в отношении родителей мне не было трудно, но возникали другие сложности, связанные с давлением, которое оказывалось на тех, кто решался поступать в семинарию. Это ведь событие – сын Чиро Радовича пошел в семинарию. Едва ли не вся Черногория, не только Морача, знала об этом.
Я пришел в первый класс с двух-трехмесячным опозданием, потому что мне не разрешали поступать учиться. Я собирался ехать в Призрен, там военная зона, а военкомат в Колашине не давал разрешения. Целью было не допустить, чтобы я поехал учиться. И тогда мой отец, горемыка, осенью 1953 года прошел пешком от Морачи до Цетинье , чтобы попасть к тогдашнему митрополиту Арсению (Брадваревичу) и просить его перенаправить меня из Призрена в Белградскую семинарию, где не было нужно разрешение военкомата. Так и получилось.
Знаете, у тех, кто вырос в селе, особенно в такой здоровой духовно семье, не существовало чрезмерной эмоциональной привязанности. Это было естественно – уехать и вернуться, и тебя встречали с любовью, как будто ты был где-то здесь за ближним ручьем. Но проблема притеснений и издевок, которые практиковались в то время, отягощали мою жизнь, подростку это нелегко вынести, но, как я понял потом, они стали хорошей проверкой для меня, для моей веры.
– А как родители, как мама встретила Ваше решение принять монашество?
– Ну, как мама? Знаю только одну, может быть, двух матерей, обе гречанки, которые с радостью благословили своих сыновей уйти на Святую Гору. У нас не знаю ни одной, и моя мать не исключение.
Однажды, когда я уже закончил семинарию и поступил в университет, мы сидели с ней где-то на Мораче, и она меня спросила: «Детка, что думаешь делать, когда закончишь учебу?» – «Ну, – говорю (я тогда еще только размышлял, еще не принял решение о монашестве, но сказал так, как бы в шутку), – пойду в монахи». – «Не пойдешь, не дай Бог в монахи!»
А я ответил: «Вот у тебя еще две дочери, шестеро сыновей, все они тебе народят внуков и правнуков, а этого отпусти идти своей дорогой». – «Ох, Господи, матери радость от каждого и утешение».
И все-таки она приняла мое решение, не переубеждала, просто дала понять, что хотела бы иметь потомство от всех своих детей.
Интересно, что она редко ходила в церковь, домашние обязанности не давали ей. Она соблюдала пост, особенно строго постилась в первую и последнюю неделю Великого поста, и нас так воспитывала. Но ходить в церковь не могла, куда идти, когда столько детей, когда за скотом надо ухаживать, дом содержать.
Но в то же время сама ее жизнь была церковной жизнью, все ее поведение, ее слова, отношение, молитва: «Господи, помоги!» Это была ее молитва. Не умела она читать молитвенники и другие книги, но: «Господи, помилуй! Матерь Божия, Святой Василий, Святой Петр Цетиньский!» – и перекрестится. Такими были ее молитвы, молилась, как дышала, как ребенка кормила, хранила в себе молитву, живя в страхе Божием, в почитании Бога и уважении ко всем.
Старец Паисий, змея и любовь к живому
– Владыка, Вы знали старца Паисия, окормлялись у него, поделитесь воспоминаниями о нем.
– Да, я имел благословение Божие встречаться с отцом Паисием много раз. Впервые встретился с ним в афонском скиту Катунакия в 1967 году. Это был Божий человек нашего времени, именно современный святой. Человек огромной любви к Богу и людям. Человек огромного терпения, сострадания, любви ко всему Божиему творению. Слава Богу, что на русский язык переводят его труды.
Однажды, когда я был у отца Паисия на Святой Горе, в 1987 году, он печалился и говорил:
«Вот смотри, владыка Амфилохий: мы, люди, наводнили мир грехами, и Господь, как и во времена пророка Илии, закрыл небо. Вот уже полгода на Афоне нет дождя, и все страдают: и люди, и земля. Но люди страдают, потому что виноваты, а эти несчастные малые звери за что? Вот смотри, несколько дней назад пришла ко мне змея. Пришла и как бы просит: «Дай мне немного воды», – и отец Паисий рассказывает дальше: – Знаешь, я налил воды в миску и дал змее напиться. Она, бедная, все выпила и потом поднялась на хвост, и кивает головой, благодарит. Бессловесное животное, но знает, что благодарность необходима. А мы, люди, ни Бога, ни друг друга не благодарим…»
А я ему: «Отец Паисий, ну как же ты змее воды дал? Я бы на твоем месте, я бы… как сказать, голову бы ей разбил». Он говорит: «Ты – дикарь. Как же убить бедное животное? В чем оно виновато?» Такой была его любовь, сострадательная, она всех обнимала.
Однажды застал я его в таком дивном глубоком молитвенном настроении, тогда он сказал мне: «Отче мой Амфилохий, самое прекрасное на свете, когда ты ничего не имеешь, но вся Вселенная твоя!» И в тот момент я впервые почувствовал, что значит быть наедине с Богом, и что значит открыть всю космическую ткань в себе, ощутить ее во всей силе и подлинной красоте и в то же время быть над ней. То есть природа ограничивает человека, а человек безграничен по своей природе.
Помню и такой эпизод. Вместе со мной к отцу Паисию приехал мой школьный товарищ, наш писатель, журналист Комнен Бечирович, эстет, романтик, мой земляк. Он был восхищен красотой Афона и в этом своем восторге говорит: «Отец Паисий, как я завидую Вам, что вы каждый день видите эту красоту: море, небо, Афон…»
А отец Паисий спрашивает меня: «Он не рассердится, если я ему скажу кое-что?» – «Нет, почему, говори свободно». И он продолжает: «Переведи, что я ему желаю быть немного над Афоном, когда приедет в следующий раз…» Вот так в нескольких словах он открыл истину, которая сокрыта от многих нас, живущих в гуще мира.
Косовские раны
– Расскажите, какова сейчас ситуация в Косово? Насколько тяжел там религиозный конфликт?
– Сегодняшнее положение в Косово и Метохии представляет собой продолжение фашистской оккупации времен Второй мировой войны с далеко идущими последствиями. Многочисленны испытания для Церкви в Косово и Метохии. Первое и главное испытание как для Церкви, так и вообще для правды и справедливости в Косово и Метохии, – это плоды здешнего и международного насилия, одностороннее провозглашение независимости Косово.
Глубоки и очень глубоки косовские раны, старые и новые: разрушенные храмы, отнятое церковное и народное имущество, сотни тысяч изгнанных от своих вековых очагов православных сербов, невозможность их возвращения, все большая нищета и угроза самому существованию еще оставшихся здесь сербов, да и всех жителей Косово. Тамошний народ, выдержавший пятивековое турецкое рабство и верный своему Косовскому завету, выдержит, несомненно, и это новейшее.
Сейчас там больше ощущается конфликт национальный. Но в его глубинах лежит религиозное столкновение, так как большинство косовских албанцев – бывшие христиане. Изменение веры изменило и национальное самосознание. И корень этой жестокой ненависти именно в том, что этот народ хочет уничтожить свою память, свои корни, которые до сих пор где-то в глубинах присутствуют.
У нас есть такая поговорка: «Кто вырвал око твое? Брат. Потому и язва такая глубокая». Когда братья ненавидят друг друга – это самая ужасная ненависть, ненависть, порождающая безумие. Так вот и случилось, к сожалению, в Косово.
Конечно, косовские албанцы ничего бы не могли сделать без поддержки Соединенных Штатов Америки и пакта НАТО. США имеют свои геополитические интересы: через Косово прокладывается дорога на Украину, в Россию и через Сибирь на Восток. Косово всегда было геополитически важной точкой: через него проходили дороги с Востока на Запад и с Запада на Восток. Символично, что сегодня, как и в XIV столетии, именно тут, в Косово, решается судьба мира.
В Косово уничтожено множество храмов. Сотни тысяч людей изгнаны из домов, лишены возможности вернуться. Особенно это касается больших городов, например, Приштины.
В Приштине было почти сто тысяч сербов – сейчас их осталось всего 60–70 человек, а город вырос в три раза, туда приезжают из Албании, из деревень. Вот уже пятнадцать лет идет оккупация. Албанцам помогают американцы и европейцы, а сербский народ находится на новом распятии.
У каждого народа и каждого человека есть свое предназначение, свое историческое призвание. У нас, как и у каждого народа, есть свое призвание. Мы через христианство и Церковь Божию стали зрелым народом, и как зрелый народ мы ответственны перед историей, а зрелость как личности, так и народа приобретается в страдании, в распятии. Люди и народы, которые проходят страдания, но не споткнутся в нем, если примут его не как проклятие, а как благословение, приносят свой плод.
Наш народ, конечно, в XX веке был распятым народом, народом на распятии. Это с нами происходило и в начале XX века, и в середине, и, может быть, мы среди редких народов земли, с которым это случилось также и в конце XX века. Не будем забывать, что 2000-летие христианства Европа отметила бомбардировками грешного, но все-таки древнего христианского народа, сербского народа. Но, несмотря на все страдания и искушения, это показатель, что Бог не забыл наш народ.
Чем живет Сербская Церковь?
– Владыка, что Вы могли бы сказать о сегодняшней жизни Сербской Церкви?
– Духовная жизнь возрождается. Территория бывшей Югославии: Сербия, Черногория, Македония, Босния и Герцеговина, Хорватия – каноническая территория Сербской Церкви. Большой духовный подъем начался под влиянием опубликованных трудов святого преподобного Иустина (Поповича) и святого Николая (Велимировича) . Владыка Николай между двумя войнами много сделал для русских, значение его деятельности со временем все возрастает.
У нас теперь больше образованных священников. В Сербской Церкви три богословских факультета: в Белграде, в Фоче (Босния) и в Либертвилле (Иллинойс, США). Восстановлены многие монастыри, возрождается приходская жизнь, издается много книг, появляются новые церковные журналы, работают православные радиостанции.
Во всем большая заслуга нашего патриарха – блаженной памяти Павла, человека глубокой духовной жизни. Его личность сыграла неоценимую роль как для Косово и Метохии, где он в течение тридцати четырех лет был епископом, так и для всей Сербской Церкви в годы его патриаршества.
В 2010 году состоялась канонизация старца Симеона Дайбабского [4] (он учился в Киевской Духовной академии), преподобного Иустина Челийского (Поповича) – автора двенадцати томов житий святых, тридцати томов сочинений, в которые входит «Догматика», «Толкование Священного Писания».
Как и в России, у нас идет прославление новомучеников. До и после Второй мировой войны множество православных: епископы, священники, миряне – пострадали за Христа. Например, епископ Варнава (Настич) много лет провел в заточении, умер в 1964 году, по всей видимости, был отравлен. Поэтому мы почитаем его как исповедника, священномученика. Он был викарным архиереем, его слово, его жизнь и его страдания свидетельствовали о Христе. Прославлены момишские мученики [5]. Как сказал древний писатель Тертуллиан: «Кровь мучеников – это семя Церкви».
О духовности: истинной и мифологизированной
– Владыка, сегодня многие люди верят декларативно, часто не понимают, зачем идти в Церковь, причащаться, понятием «духовность» нередко злоупотребляют. Почему так важно участвовать в литургии?
– Я давно заметил, что истинно духовные люди меньше всего говорят о духовности. Люди, у которых есть жажда духовности, – и это положительная сторона, – они о ней говорят, пишут, то есть, можно сказать, как бы восполняют недостаток духовности в себе разговорами о духовности.
Бывает религиозность магического типа. Это когда человек недостаточно духовно созрел, и Бог ему нужен только в какой-то беде, одновременно он найдет и какого-то экстрасенса или астролога, которые скажут ему, где и сколько свеч надо поставить. То есть такие люди верят магическим образом, как пословица говорит: «Схватить Бога за бороду». Такой магический подход сейчас очень распространен, к сожалению, и он всегда возникает, когда происходят серьезные духовные изломы, искажения.
А в душе нашего народа произошел большой излом, все мы так или иначе инфицированы тем, что происходило с нами в течение последних пятидесяти лет: насилием над нами, насилием над цветком веры в наших душах. А этот цветок, как и всякий цветок, хочет нежности, тепла, небесного тепла.
От таких времен, которые мы пережили, когда молотом били по душам, остаются следы. Но душа не может без Бога, это ясно. Человек по природе религиозное существо. Помню, что отец Иустин (Попович) говорил: «Я живу настолько, сколько капель крови доливаю в лампаду своей веры», – это поэтически сказано, но и экзистенциально сказано – вера требует подвига. Настоящая вера не для каждого, поэтому так много тех, кто прибегает к суррогатам веры.
И что значит эта «индивидуальная» вера: «я могу жить без Церкви»? Это эгоизм. Это значит, что человек превозносит себя над многовековым опытом Церкви. Например, ученый, из любой области, если он не способен смириться перед опытом веков, научным опытом, он никогда не станет настоящим ученым, он не будет способен к этому богатому опыту добавить свой вклад. И если такая позиция необходима в изучении природы, то тем более важен для изучения человека глубокий соборный опыт святых Божиих людей, пророков и апостолов.
– Владыка, почему люди теряют веру и уходят из Церкви?
– Это последствие того же безбожия, того же разорения нравственности. Торжествует идеология «плотоядной жажды», по меткому выражению Достоевского, когда ценно только тело – плоть, только тело, земное, только земное. Опыт Церкви говорит, что наш христианский долг – в сохранении своей души, свидетельстве о Христе.
В конце концов, в словах Христа не так много оптимизма: «Когда придет Сын Человеческий, найдет ли веру на земле? Но не бойся, малое стадо». И все же Господь не говорит, что веры не будет, но спрашивает: найдет ли? Значит, вера сохранится. Вера – стержень жизни, вера должна быть нашей повседневностью, мы сами должны стать ее олицетворением.
Очень опасна для христианина самонадеянность, а в нас часто бывает силен этот дух фарисейства и отсутствует дух смирения. Очень важна и вера в милость Божью. «Милость Твоя поженет мя во вся дни живота моего», – Господи, как это глубоко!
Многие из тех, кто возвращается в Церковь сегодня, возвращаются туда не всем сердцем и душой, а с желанием устроить Церковь по-своему, не имеют смирения и истинного покаяния. А без покаяния невозможно понять, что такое Церковь Христова.
Покаяние – главное измерение человеческой жизни. Там, где есть покаяние, существует и возможность возрождения, возможность единства. В этом и состоит роль Церкви в наше время: через покаяние возрождать душу народа, а через возрождение души восстанавливать отношения между Церковью и государством, потому что и государству нужно покаяние и освобождение от заблуждений. Мы надеемся, что Дух Божий действует, и народ найдет путь, ведущий в жизнь вечную.
Необходимо в первую очередь возрождать душу, иначе богослужение станет для нас просто красивым ритуалом, вызывающим приятные эмоции, но не тронет по-настоящему, не возродит.
Нынешняя цивилизация уделяет слишком много внимания внешнему, забывая о нравственном возрождении, воспитанный ею человек и в Церкви находится в опасности остановиться на внешнем, забыть, что одно только внешнее не приносит духовных плодов.
Мы – дураки сербы, и вы – сумасшедшие русские
– В чем причина Вашей любви к России? Расскажите о встречах со священниками Русской Церкви, Ваших учителях, среди них были русские? Какие воспоминания сохранились у Вас о них?
– Еще в семинарии я читал русских писателей, общался с русскими преподавателями, которые очень тепло к нам относились. С любовью вспоминаю своих дорогих профессоров: моего отца Павла, диакона, бывало, что мы спорили иногда, но я чувствовал, что он меня любит. А когда у меня после окончания факультета возникли трудности, то знал, к кому надо обратиться за советом. Я написал ему письмо, и он сразу же мне ответил. Понял мою ситуацию.
Отец Викентий Фрадинский преподавал у нас на факультете историю Церкви. Так он просто жил ею: рассказывал о Первом Вселенском соборе, словно сам был его участником! И в Швейцарии общался с русскими: помню отца Петра Парфёнова, царского офицера, владыку Антония (Бартошевича) и его брата Леонтия, они учились у нас, в Сербии, а потом стали епископами Зарубежной Церкви.
Владыка Антоний, когда встречал меня, часто шутил, вспоминая слова служившего в Закарпатской Руси митрополита Иосифа Скопского, сказанные между двумя войнами: «Мы – дураки сербы, и вы – сумасшедшие русские».
Потом в Париже (1974) я встретился с Александром Солженицыным, тогда он был выслан из страны, и подарил ему крестик с Афона со словами: «Александру-крестоносцу афонский крест». А в 2003 году уже в Москве, когда мы награждали писателя орденом святого Саввы Сербского (это была награда от Архиерейского Собора Сербской Православной Церкви), он мне показал, что бережно хранит тот крестик с Афона.
Помню и дивного русского старца Никандра, я встретил его во Франции, когда ему было 94 года, он жил ранее и в Сербии, упокоился в 97 лет. Мы 7 часов были на богослужении, тогда служил и митрополит Филарет (РПЦЗ), за семь часов старец ни разу не присел. После службы мы пошли на торжественную трапезу, которую приготовили монахини того монастыря. Я спрашиваю одну из них: «А где отец Никандр?» Она говорит: «У него нет времени, чтобы терять его тут с нами, он остался молиться».
И я пошел к нему и спрашиваю: «Старче, разве Вы не устали? Я много моложе Вас, но я устал». А он отвечает: «Отец Амфилохий, я в монастыре уже 80 лет, и в России, и в Сербии, и во Франции, и раньше в молодости я много дней не умел или не хотел молиться, был недостаточно ревностным. Я не наполнил молитвой годы и дни, данные мне Богом, вот теперь знаю, как это важно, но не знаю, сколько мне еще осталось быть на земле, потому хочу восполнить это».
Наш духовный отец архимандрит Иустин (Попович) исповедовался у митрополита Антония (Храповицкого), потом у отца Виталия Тарасьева в русской церкви Святой Троицы . Отец Виталий был в Белграде любимым священником и среди русских, и среди сербов. Общие страдания сближают нас.
Глубоко меня трогает судьба Царственных Страстотерпцев. Я всем рассказываю о доме, в котором они были убиты, и о Ганиной яме. Само событие убийства Царственных Страстотерпцев – это историческая грань мирового масштаба. Так же, как и прославление их в лике святых. И эти храмы на их крови – именно явление мирового масштаба.
У нас тоже построен небольшой храм в их честь в монастыре Рустово. И еще должен сказать, что в Охриде (Македония) была часовня, посвященная святым Царственным Страстотерпцам, которую в 1930-х годах построил святой владыка Николай Охридский и Жичский – намного раньше, чем в России произошло прославление.
К сожалению, наши коммунисты после войны уничтожили часовню. Но это все-таки показывает любовь нашего народа и особое отношение к последнему русскому императору Николаю II. На личные средства русского царя Николая в Черногории сооружен храм Святого Василия Острожского, а недалеко от него стоит Царев мост, построенный в честь императора. Он собирался также возвести храм и в Цетинье, но начались войны, сначала Балканская, за ней Первая мировая, и строительство не состоялось.
Мы очень любим святого царя Николая и за то, что он поддержал Сербию и Черногорию в борьбе против Германии и Австро-Венгрии, спас сербские войска от гибели.
В Черногории хорошо знают и чтят русских святых, существует несколько храмов в их честь. В городе Герцег-Нови действует храм Святого Федора Ушакова, он стоит на русском кладбище, строится монастырь преподобной Матроны Московской. А в Будве уже определено место, где вскоре будет построена церковь в честь преподобного Серафима Саровского. В сентябре 2013 года на острове Святого Стефана был освящен храм Святого Александра Невского.
Мне очень близки слова святого Александра Невского: «Не в силе Бог, а в правде». И я очень хочу, чтобы сербы жили по этому завету.
– Правду сказать, не предполагал, даже в голову не могло прийти. Но вот, человек предполагает, а Бог располагает.
Так проходит человеческая жизнь, и когда мы оглядываемся назад, видим, как будто кубики ложатся в мозаику, и пока их складываешь, то не всегда достаточно хорошо понимаешь, что из всего этого получится, какой лик здесь откроется.
Только в конце появляются формы и картины, и ты понимаешь, что все шло и идет по определенному порядку – вообще человеческая жизнь и жизнь каждого из нас. Видишь, что за всем этим стоит какая-то великая тайна. Но от нас зависит, как мы употребим данный Богом талант, закопаем ли его или умножим, какой плод принесет наша жизнь.
– В семье ваших родителей было девять детей, какие отношения были между собой, с родителями, были ли у родителей любимцы?
– Нет, тут было беспрекословное равенство. Когда кто-то получал привилегию? Если кто-то из детей был слабым или болезненным, тогда мама говорила: «Это оставьте ему!» А мы все, особенно в то военное время, ели из одного котла, и если кому-то из нас, более застенчивому и слабому, не доставалось, она замечала, подталкивала его ближе, а остальным говорила: «Подождите, это для него, это его!»
Без всякой школы ей было свойственно педагогическое чутье, она умела, с одной стороны, держать детей в равенстве, а с другой – уметь мягко и ненавязчиво позаботиться о том, кому была нужна поддержка, помощь. И не только это, она никогда не защищала провинившегося ребенка только потому, что это ее ребенок.
Помню, например, один случай, который должен рассказать. Как-то мы, дети, были на горе Вучье, и девочки с нами, одна из них – дочка какого-то Даниловича. И что-то мы повздорили, я взял камешек, да что там камешек – камень, и бросил в нее так, что брызнула кровь. Ведая, что меня ждет, спрятался в доме под кроватью.
Когда мама узнала об этом, схватила прут, вытащила меня из-под кровати и так меня отхлестала, что не забуду, пока жив. Это было очень справедливо с ее стороны – забота о другом ребенке, другой матери, едва ли не большая, чем о своем, без всякого материнского эгоизма, который, к сожалению, сейчас преобладает, особенно в семьях, где один или двое детей. В нашей семье тогда этого не было, каждый получал по заслугам!
– Вы в пятнадцать лет покинули родительский дом, поступили в семинарию в Белграде в те времена, когда учиться в духовной школе было непопулярно. Как Вы и Ваши родители переживали разлуку?
– Должен признаться, что в отношении родителей мне не было трудно, но возникали другие сложности, связанные с давлением, которое оказывалось на тех, кто решался поступать в семинарию. Это ведь событие – сын Чиро Радовича пошел в семинарию. Едва ли не вся Черногория, не только Морача, знала об этом.
Я пришел в первый класс с двух-трехмесячным опозданием, потому что мне не разрешали поступать учиться. Я собирался ехать в Призрен, там военная зона, а военкомат в Колашине не давал разрешения. Целью было не допустить, чтобы я поехал учиться. И тогда мой отец, горемыка, осенью 1953 года прошел пешком от Морачи до Цетинье , чтобы попасть к тогдашнему митрополиту Арсению (Брадваревичу) и просить его перенаправить меня из Призрена в Белградскую семинарию, где не было нужно разрешение военкомата. Так и получилось.
Знаете, у тех, кто вырос в селе, особенно в такой здоровой духовно семье, не существовало чрезмерной эмоциональной привязанности. Это было естественно – уехать и вернуться, и тебя встречали с любовью, как будто ты был где-то здесь за ближним ручьем. Но проблема притеснений и издевок, которые практиковались в то время, отягощали мою жизнь, подростку это нелегко вынести, но, как я понял потом, они стали хорошей проверкой для меня, для моей веры.
– А как родители, как мама встретила Ваше решение принять монашество?
– Ну, как мама? Знаю только одну, может быть, двух матерей, обе гречанки, которые с радостью благословили своих сыновей уйти на Святую Гору. У нас не знаю ни одной, и моя мать не исключение.
Однажды, когда я уже закончил семинарию и поступил в университет, мы сидели с ней где-то на Мораче, и она меня спросила: «Детка, что думаешь делать, когда закончишь учебу?» – «Ну, – говорю (я тогда еще только размышлял, еще не принял решение о монашестве, но сказал так, как бы в шутку), – пойду в монахи». – «Не пойдешь, не дай Бог в монахи!»
А я ответил: «Вот у тебя еще две дочери, шестеро сыновей, все они тебе народят внуков и правнуков, а этого отпусти идти своей дорогой». – «Ох, Господи, матери радость от каждого и утешение».
И все-таки она приняла мое решение, не переубеждала, просто дала понять, что хотела бы иметь потомство от всех своих детей.
Интересно, что она редко ходила в церковь, домашние обязанности не давали ей. Она соблюдала пост, особенно строго постилась в первую и последнюю неделю Великого поста, и нас так воспитывала. Но ходить в церковь не могла, куда идти, когда столько детей, когда за скотом надо ухаживать, дом содержать.
Но в то же время сама ее жизнь была церковной жизнью, все ее поведение, ее слова, отношение, молитва: «Господи, помоги!» Это была ее молитва. Не умела она читать молитвенники и другие книги, но: «Господи, помилуй! Матерь Божия, Святой Василий, Святой Петр Цетиньский!» – и перекрестится. Такими были ее молитвы, молилась, как дышала, как ребенка кормила, хранила в себе молитву, живя в страхе Божием, в почитании Бога и уважении ко всем.
– Владыка, Вы знали старца Паисия, окормлялись у него, поделитесь воспоминаниями о нем.
– Да, я имел благословение Божие встречаться с отцом Паисием много раз. Впервые встретился с ним в афонском скиту Катунакия в 1967 году. Это был Божий человек нашего времени, именно современный святой. Человек огромной любви к Богу и людям. Человек огромного терпения, сострадания, любви ко всему Божиему творению. Слава Богу, что на русский язык переводят его труды.
Однажды, когда я был у отца Паисия на Святой Горе, в 1987 году, он печалился и говорил:
«Вот смотри, владыка Амфилохий: мы, люди, наводнили мир грехами, и Господь, как и во времена пророка Илии, закрыл небо. Вот уже полгода на Афоне нет дождя, и все страдают: и люди, и земля. Но люди страдают, потому что виноваты, а эти несчастные малые звери за что? Вот смотри, несколько дней назад пришла ко мне змея. Пришла и как бы просит: «Дай мне немного воды», – и отец Паисий рассказывает дальше: – Знаешь, я налил воды в миску и дал змее напиться. Она, бедная, все выпила и потом поднялась на хвост, и кивает головой, благодарит. Бессловесное животное, но знает, что благодарность необходима. А мы, люди, ни Бога, ни друг друга не благодарим…»
А я ему: «Отец Паисий, ну как же ты змее воды дал? Я бы на твоем месте, я бы… как сказать, голову бы ей разбил». Он говорит: «Ты – дикарь. Как же убить бедное животное? В чем оно виновато?» Такой была его любовь, сострадательная, она всех обнимала.
Однажды застал я его в таком дивном глубоком молитвенном настроении, тогда он сказал мне: «Отче мой Амфилохий, самое прекрасное на свете, когда ты ничего не имеешь, но вся Вселенная твоя!» И в тот момент я впервые почувствовал, что значит быть наедине с Богом, и что значит открыть всю космическую ткань в себе, ощутить ее во всей силе и подлинной красоте и в то же время быть над ней. То есть природа ограничивает человека, а человек безграничен по своей природе.
Помню и такой эпизод. Вместе со мной к отцу Паисию приехал мой школьный товарищ, наш писатель, журналист Комнен Бечирович, эстет, романтик, мой земляк. Он был восхищен красотой Афона и в этом своем восторге говорит: «Отец Паисий, как я завидую Вам, что вы каждый день видите эту красоту: море, небо, Афон…»
А отец Паисий спрашивает меня: «Он не рассердится, если я ему скажу кое-что?» – «Нет, почему, говори свободно». И он продолжает: «Переведи, что я ему желаю быть немного над Афоном, когда приедет в следующий раз…» Вот так в нескольких словах он открыл истину, которая сокрыта от многих нас, живущих в гуще мира.
– Расскажите, какова сейчас ситуация в Косово? Насколько тяжел там религиозный конфликт?
– Сегодняшнее положение в Косово и Метохии представляет собой продолжение фашистской оккупации времен Второй мировой войны с далеко идущими последствиями. Многочисленны испытания для Церкви в Косово и Метохии. Первое и главное испытание как для Церкви, так и вообще для правды и справедливости в Косово и Метохии, – это плоды здешнего и международного насилия, одностороннее провозглашение независимости Косово.
Глубоки и очень глубоки косовские раны, старые и новые: разрушенные храмы, отнятое церковное и народное имущество, сотни тысяч изгнанных от своих вековых очагов православных сербов, невозможность их возвращения, все большая нищета и угроза самому существованию еще оставшихся здесь сербов, да и всех жителей Косово. Тамошний народ, выдержавший пятивековое турецкое рабство и верный своему Косовскому завету, выдержит, несомненно, и это новейшее.
Сейчас там больше ощущается конфликт национальный. Но в его глубинах лежит религиозное столкновение, так как большинство косовских албанцев – бывшие христиане. Изменение веры изменило и национальное самосознание. И корень этой жестокой ненависти именно в том, что этот народ хочет уничтожить свою память, свои корни, которые до сих пор где-то в глубинах присутствуют.
У нас есть такая поговорка: «Кто вырвал око твое? Брат. Потому и язва такая глубокая». Когда братья ненавидят друг друга – это самая ужасная ненависть, ненависть, порождающая безумие. Так вот и случилось, к сожалению, в Косово.
Конечно, косовские албанцы ничего бы не могли сделать без поддержки Соединенных Штатов Америки и пакта НАТО. США имеют свои геополитические интересы: через Косово прокладывается дорога на Украину, в Россию и через Сибирь на Восток. Косово всегда было геополитически важной точкой: через него проходили дороги с Востока на Запад и с Запада на Восток. Символично, что сегодня, как и в XIV столетии, именно тут, в Косово, решается судьба мира.
В Косово уничтожено множество храмов. Сотни тысяч людей изгнаны из домов, лишены возможности вернуться. Особенно это касается больших городов, например, Приштины.
В Приштине было почти сто тысяч сербов – сейчас их осталось всего 60–70 человек, а город вырос в три раза, туда приезжают из Албании, из деревень. Вот уже пятнадцать лет идет оккупация. Албанцам помогают американцы и европейцы, а сербский народ находится на новом распятии.
У каждого народа и каждого человека есть свое предназначение, свое историческое призвание. У нас, как и у каждого народа, есть свое призвание. Мы через христианство и Церковь Божию стали зрелым народом, и как зрелый народ мы ответственны перед историей, а зрелость как личности, так и народа приобретается в страдании, в распятии. Люди и народы, которые проходят страдания, но не споткнутся в нем, если примут его не как проклятие, а как благословение, приносят свой плод.
Наш народ, конечно, в XX веке был распятым народом, народом на распятии. Это с нами происходило и в начале XX века, и в середине, и, может быть, мы среди редких народов земли, с которым это случилось также и в конце XX века. Не будем забывать, что 2000-летие христианства Европа отметила бомбардировками грешного, но все-таки древнего христианского народа, сербского народа. Но, несмотря на все страдания и искушения, это показатель, что Бог не забыл наш народ.
Чем живет Сербская Церковь?
– Владыка, что Вы могли бы сказать о сегодняшней жизни Сербской Церкви?
– Духовная жизнь возрождается. Территория бывшей Югославии: Сербия, Черногория, Македония, Босния и Герцеговина, Хорватия – каноническая территория Сербской Церкви. Большой духовный подъем начался под влиянием опубликованных трудов святого преподобного Иустина (Поповича) и святого Николая (Велимировича) . Владыка Николай между двумя войнами много сделал для русских, значение его деятельности со временем все возрастает.
У нас теперь больше образованных священников. В Сербской Церкви три богословских факультета: в Белграде, в Фоче (Босния) и в Либертвилле (Иллинойс, США). Восстановлены многие монастыри, возрождается приходская жизнь, издается много книг, появляются новые церковные журналы, работают православные радиостанции.
Во всем большая заслуга нашего патриарха – блаженной памяти Павла, человека глубокой духовной жизни. Его личность сыграла неоценимую роль как для Косово и Метохии, где он в течение тридцати четырех лет был епископом, так и для всей Сербской Церкви в годы его патриаршества.
В 2010 году состоялась канонизация старца Симеона Дайбабского [4] (он учился в Киевской Духовной академии), преподобного Иустина Челийского (Поповича) – автора двенадцати томов житий святых, тридцати томов сочинений, в которые входит «Догматика», «Толкование Священного Писания».
Как и в России, у нас идет прославление новомучеников. До и после Второй мировой войны множество православных: епископы, священники, миряне – пострадали за Христа. Например, епископ Варнава (Настич) много лет провел в заточении, умер в 1964 году, по всей видимости, был отравлен. Поэтому мы почитаем его как исповедника, священномученика. Он был викарным архиереем, его слово, его жизнь и его страдания свидетельствовали о Христе. Прославлены момишские мученики [5]. Как сказал древний писатель Тертуллиан: «Кровь мучеников – это семя Церкви».
О духовности: истинной и мифологизированной
– Владыка, сегодня многие люди верят декларативно, часто не понимают, зачем идти в Церковь, причащаться, понятием «духовность» нередко злоупотребляют. Почему так важно участвовать в литургии?
– Я давно заметил, что истинно духовные люди меньше всего говорят о духовности. Люди, у которых есть жажда духовности, – и это положительная сторона, – они о ней говорят, пишут, то есть, можно сказать, как бы восполняют недостаток духовности в себе разговорами о духовности.
Бывает религиозность магического типа. Это когда человек недостаточно духовно созрел, и Бог ему нужен только в какой-то беде, одновременно он найдет и какого-то экстрасенса или астролога, которые скажут ему, где и сколько свеч надо поставить. То есть такие люди верят магическим образом, как пословица говорит: «Схватить Бога за бороду». Такой магический подход сейчас очень распространен, к сожалению, и он всегда возникает, когда происходят серьезные духовные изломы, искажения.
А в душе нашего народа произошел большой излом, все мы так или иначе инфицированы тем, что происходило с нами в течение последних пятидесяти лет: насилием над нами, насилием над цветком веры в наших душах. А этот цветок, как и всякий цветок, хочет нежности, тепла, небесного тепла.
От таких времен, которые мы пережили, когда молотом били по душам, остаются следы. Но душа не может без Бога, это ясно. Человек по природе религиозное существо. Помню, что отец Иустин (Попович) говорил: «Я живу настолько, сколько капель крови доливаю в лампаду своей веры», – это поэтически сказано, но и экзистенциально сказано – вера требует подвига. Настоящая вера не для каждого, поэтому так много тех, кто прибегает к суррогатам веры.
И что значит эта «индивидуальная» вера: «я могу жить без Церкви»? Это эгоизм. Это значит, что человек превозносит себя над многовековым опытом Церкви. Например, ученый, из любой области, если он не способен смириться перед опытом веков, научным опытом, он никогда не станет настоящим ученым, он не будет способен к этому богатому опыту добавить свой вклад. И если такая позиция необходима в изучении природы, то тем более важен для изучения человека глубокий соборный опыт святых Божиих людей, пророков и апостолов.
– Владыка, почему люди теряют веру и уходят из Церкви?
– Это последствие того же безбожия, того же разорения нравственности. Торжествует идеология «плотоядной жажды», по меткому выражению Достоевского, когда ценно только тело – плоть, только тело, земное, только земное. Опыт Церкви говорит, что наш христианский долг – в сохранении своей души, свидетельстве о Христе.
В конце концов, в словах Христа не так много оптимизма: «Когда придет Сын Человеческий, найдет ли веру на земле? Но не бойся, малое стадо». И все же Господь не говорит, что веры не будет, но спрашивает: найдет ли? Значит, вера сохранится. Вера – стержень жизни, вера должна быть нашей повседневностью, мы сами должны стать ее олицетворением.
Очень опасна для христианина самонадеянность, а в нас часто бывает силен этот дух фарисейства и отсутствует дух смирения. Очень важна и вера в милость Божью. «Милость Твоя поженет мя во вся дни живота моего», – Господи, как это глубоко!
Многие из тех, кто возвращается в Церковь сегодня, возвращаются туда не всем сердцем и душой, а с желанием устроить Церковь по-своему, не имеют смирения и истинного покаяния. А без покаяния невозможно понять, что такое Церковь Христова.
Покаяние – главное измерение человеческой жизни. Там, где есть покаяние, существует и возможность возрождения, возможность единства. В этом и состоит роль Церкви в наше время: через покаяние возрождать душу народа, а через возрождение души восстанавливать отношения между Церковью и государством, потому что и государству нужно покаяние и освобождение от заблуждений. Мы надеемся, что Дух Божий действует, и народ найдет путь, ведущий в жизнь вечную.
Необходимо в первую очередь возрождать душу, иначе богослужение станет для нас просто красивым ритуалом, вызывающим приятные эмоции, но не тронет по-настоящему, не возродит.
Нынешняя цивилизация уделяет слишком много внимания внешнему, забывая о нравственном возрождении, воспитанный ею человек и в Церкви находится в опасности остановиться на внешнем, забыть, что одно только внешнее не приносит духовных плодов.
– В чем причина Вашей любви к России? Расскажите о встречах со священниками Русской Церкви, Ваших учителях, среди них были русские? Какие воспоминания сохранились у Вас о них?
– Еще в семинарии я читал русских писателей, общался с русскими преподавателями, которые очень тепло к нам относились. С любовью вспоминаю своих дорогих профессоров: моего отца Павла, диакона, бывало, что мы спорили иногда, но я чувствовал, что он меня любит. А когда у меня после окончания факультета возникли трудности, то знал, к кому надо обратиться за советом. Я написал ему письмо, и он сразу же мне ответил. Понял мою ситуацию.
Отец Викентий Фрадинский преподавал у нас на факультете историю Церкви. Так он просто жил ею: рассказывал о Первом Вселенском соборе, словно сам был его участником! И в Швейцарии общался с русскими: помню отца Петра Парфёнова, царского офицера, владыку Антония (Бартошевича) и его брата Леонтия, они учились у нас, в Сербии, а потом стали епископами Зарубежной Церкви.
Владыка Антоний, когда встречал меня, часто шутил, вспоминая слова служившего в Закарпатской Руси митрополита Иосифа Скопского, сказанные между двумя войнами: «Мы – дураки сербы, и вы – сумасшедшие русские».
Потом в Париже (1974) я встретился с Александром Солженицыным, тогда он был выслан из страны, и подарил ему крестик с Афона со словами: «Александру-крестоносцу афонский крест». А в 2003 году уже в Москве, когда мы награждали писателя орденом святого Саввы Сербского (это была награда от Архиерейского Собора Сербской Православной Церкви), он мне показал, что бережно хранит тот крестик с Афона.
Помню и дивного русского старца Никандра, я встретил его во Франции, когда ему было 94 года, он жил ранее и в Сербии, упокоился в 97 лет. Мы 7 часов были на богослужении, тогда служил и митрополит Филарет (РПЦЗ), за семь часов старец ни разу не присел. После службы мы пошли на торжественную трапезу, которую приготовили монахини того монастыря. Я спрашиваю одну из них: «А где отец Никандр?» Она говорит: «У него нет времени, чтобы терять его тут с нами, он остался молиться».
И я пошел к нему и спрашиваю: «Старче, разве Вы не устали? Я много моложе Вас, но я устал». А он отвечает: «Отец Амфилохий, я в монастыре уже 80 лет, и в России, и в Сербии, и во Франции, и раньше в молодости я много дней не умел или не хотел молиться, был недостаточно ревностным. Я не наполнил молитвой годы и дни, данные мне Богом, вот теперь знаю, как это важно, но не знаю, сколько мне еще осталось быть на земле, потому хочу восполнить это».
Наш духовный отец архимандрит Иустин (Попович) исповедовался у митрополита Антония (Храповицкого), потом у отца Виталия Тарасьева в русской церкви Святой Троицы . Отец Виталий был в Белграде любимым священником и среди русских, и среди сербов. Общие страдания сближают нас.
Глубоко меня трогает судьба Царственных Страстотерпцев. Я всем рассказываю о доме, в котором они были убиты, и о Ганиной яме. Само событие убийства Царственных Страстотерпцев – это историческая грань мирового масштаба. Так же, как и прославление их в лике святых. И эти храмы на их крови – именно явление мирового масштаба.
У нас тоже построен небольшой храм в их честь в монастыре Рустово. И еще должен сказать, что в Охриде (Македония) была часовня, посвященная святым Царственным Страстотерпцам, которую в 1930-х годах построил святой владыка Николай Охридский и Жичский – намного раньше, чем в России произошло прославление.
К сожалению, наши коммунисты после войны уничтожили часовню. Но это все-таки показывает любовь нашего народа и особое отношение к последнему русскому императору Николаю II. На личные средства русского царя Николая в Черногории сооружен храм Святого Василия Острожского, а недалеко от него стоит Царев мост, построенный в честь императора. Он собирался также возвести храм и в Цетинье, но начались войны, сначала Балканская, за ней Первая мировая, и строительство не состоялось.
Мы очень любим святого царя Николая и за то, что он поддержал Сербию и Черногорию в борьбе против Германии и Австро-Венгрии, спас сербские войска от гибели.
В Черногории хорошо знают и чтят русских святых, существует несколько храмов в их честь. В городе Герцег-Нови действует храм Святого Федора Ушакова, он стоит на русском кладбище, строится монастырь преподобной Матроны Московской. А в Будве уже определено место, где вскоре будет построена церковь в честь преподобного Серафима Саровского. В сентябре 2013 года на острове Святого Стефана был освящен храм Святого Александра Невского.
Мне очень близки слова святого Александра Невского: «Не в силе Бог, а в правде». И я очень хочу, чтобы сербы жили по этому завету.
Комментариев нет:
Отправить комментарий